stay awhile and listen
Земля была влажная и горячая, она липла к покрытым кровью рукам и забивалась под ногти. Воздух был такой же горячий, и выбившиеся из-под кожаного шнурка волосы липли к лицу. Охотник поминутно убирал их, чтобы не лезли в глаза, и его лицо было теперь покрыто грязными кровавыми разводами.
Рыхлую землю было несложно копать голыми руками, но его почему-то трясло, как в лихорадке, руки немели, отказываясь слушаться, накатывала дурнота. Он старался не выпускать из поля зрения свернутую шкуру зверя, лежащую на толстом корне рядом. Перед глазами плыло, и ему казалось, что она шевелится, когда он не смотрит, открывает беззубую пасть и щурит пустые глазницы. Зубы аккуратным полукругом лежали рядом, слева от шкуры, а глаза - справа, глядя слепыми вертикальными зрачками в разные стороны.
Яма между корней получилась неглубокая, - рыхлая земля начала осыпаться, - но ее глубины было вполне достаточно. Охотник дрожащими горячими руками почтительно-медленно опустил шкуру в яму, сверху аккуратно водрузил зубы зверя, рядом - его глаза, и медленно, как во сне, зарыл его яму. Поднялся, развернулся и пошел прочь от огромного дерева, под которым убил своего первого зверя и снял с него шкуру.
В лагере его встретили с почестями, уже состоявшиеся охотники громко приветствовали, поздравляли нового члена своего братства. Он смыл с себя кровь и грязь, но кожу жгло, и мерзкое ощущение чего-то липкого и горячего не проходило. Тогда он напился пьян на устроенном охотничьим братством пиру в свою честь, и сожрал вместе с другими охотниками мясо убитого им зверя.
Он проснулся ночью и почувстввоал, что все его тело покрыто чем-то липким, скользким и горячим. Он провел дрожащей рукой по груди - в неровном свете звезд, падавшем через вход в палатку, ему показалось, что на руке осталось что-то темное. Он выполз из палатки с гортанным стоном, и на пороге его вырвало кровью. Во рту остался мерзкий привкус сырого мяса. Охотник кое-как поднялся на ноги и побрел между палаток, тараща безумные глаза в темноту. Он с ужасом осознал, что абсолютно трезв.
Послышался шорох, охотник обернулся. Его тут же скрутило и вырвало снова. Из-за палатки надвигалась темная шуршащая масса, пахнущая горячей землей и кровью. Охотник попытался закричать, но из горла снова вырвался только клокочущий гортанный стон. Он бросился прочь, оскальзываясь на мокрой траве и больно ударяясь босыми пятками об острые камни. Несколько раз упал, потом его снова вырвало кровью и сырым мясом, потом он обнаружил, что бегает по кругу и непонятно от кого.
Охотник сел и прислушался. Ночь была черна и тиха, дыхание понемногу успокаивалось, он сглотнул мерзкий привкус, поморщился и снова прислушался - не услышал ни звука, тихо хмыкнул, покачал головой, пообещал себе никогда больше не пить эту мерзкую бодягу в таких количествах и, опираясь на землю, поднялся на ноги. Сделал два шага вперед, чувствуя, как возвращается твердость и уверенность походки, потом вспомнил, что его палатка в другой стороне, и развернулся.
- Это ты убил меня под баобабом, - прошептала шкура зверя, возвышаясь над ним и обдавая его затхлым запахом горячей сырой земли. Пустые глазницы смотрели сверху вниз, шкура была словно плащ, окутывающий пустоту внутри себя.
- Это ты убил меня под баобабом, - на тон выше проскрипели зубы зверя, четко выстроившиеся в воздухе слева от головы зверя, венчающей шкуру.
- Это ты убил меня под баобабом, - визгливо подтвердили глаза зверя, безумно вращаясь в разные стороны в воздухе справа от головы.
Охотник снова попытался закричать, и опять в горле заклокотало, он согнулся пополам, его снова тошнило, но на этот раз уже его собственной кровью. Вслед за кровавым потоком из его глотки наконец вырвался крик, острый, как кривой охотничий нож, и ему показалось, что он сам себя режет этим криком - снимает шкуру, вырезает глаза, вырывает зубы.
Шкура зверя шагнула вперед, распахиваясь, и крик охотника утонул в пахнущей землей, кровью и шерстью пустоте.
Снятая кожа охотника осталась лежать на земле, раздробленные зубы затерялись в траве вокруг нее, один глаз лежал рядом, а второй укатился куда-то за палатку.
Рыхлую землю было несложно копать голыми руками, но его почему-то трясло, как в лихорадке, руки немели, отказываясь слушаться, накатывала дурнота. Он старался не выпускать из поля зрения свернутую шкуру зверя, лежащую на толстом корне рядом. Перед глазами плыло, и ему казалось, что она шевелится, когда он не смотрит, открывает беззубую пасть и щурит пустые глазницы. Зубы аккуратным полукругом лежали рядом, слева от шкуры, а глаза - справа, глядя слепыми вертикальными зрачками в разные стороны.
Яма между корней получилась неглубокая, - рыхлая земля начала осыпаться, - но ее глубины было вполне достаточно. Охотник дрожащими горячими руками почтительно-медленно опустил шкуру в яму, сверху аккуратно водрузил зубы зверя, рядом - его глаза, и медленно, как во сне, зарыл его яму. Поднялся, развернулся и пошел прочь от огромного дерева, под которым убил своего первого зверя и снял с него шкуру.
В лагере его встретили с почестями, уже состоявшиеся охотники громко приветствовали, поздравляли нового члена своего братства. Он смыл с себя кровь и грязь, но кожу жгло, и мерзкое ощущение чего-то липкого и горячего не проходило. Тогда он напился пьян на устроенном охотничьим братством пиру в свою честь, и сожрал вместе с другими охотниками мясо убитого им зверя.
Он проснулся ночью и почувстввоал, что все его тело покрыто чем-то липким, скользким и горячим. Он провел дрожащей рукой по груди - в неровном свете звезд, падавшем через вход в палатку, ему показалось, что на руке осталось что-то темное. Он выполз из палатки с гортанным стоном, и на пороге его вырвало кровью. Во рту остался мерзкий привкус сырого мяса. Охотник кое-как поднялся на ноги и побрел между палаток, тараща безумные глаза в темноту. Он с ужасом осознал, что абсолютно трезв.
Послышался шорох, охотник обернулся. Его тут же скрутило и вырвало снова. Из-за палатки надвигалась темная шуршащая масса, пахнущая горячей землей и кровью. Охотник попытался закричать, но из горла снова вырвался только клокочущий гортанный стон. Он бросился прочь, оскальзываясь на мокрой траве и больно ударяясь босыми пятками об острые камни. Несколько раз упал, потом его снова вырвало кровью и сырым мясом, потом он обнаружил, что бегает по кругу и непонятно от кого.
Охотник сел и прислушался. Ночь была черна и тиха, дыхание понемногу успокаивалось, он сглотнул мерзкий привкус, поморщился и снова прислушался - не услышал ни звука, тихо хмыкнул, покачал головой, пообещал себе никогда больше не пить эту мерзкую бодягу в таких количествах и, опираясь на землю, поднялся на ноги. Сделал два шага вперед, чувствуя, как возвращается твердость и уверенность походки, потом вспомнил, что его палатка в другой стороне, и развернулся.
- Это ты убил меня под баобабом, - прошептала шкура зверя, возвышаясь над ним и обдавая его затхлым запахом горячей сырой земли. Пустые глазницы смотрели сверху вниз, шкура была словно плащ, окутывающий пустоту внутри себя.
- Это ты убил меня под баобабом, - на тон выше проскрипели зубы зверя, четко выстроившиеся в воздухе слева от головы зверя, венчающей шкуру.
- Это ты убил меня под баобабом, - визгливо подтвердили глаза зверя, безумно вращаясь в разные стороны в воздухе справа от головы.
Охотник снова попытался закричать, и опять в горле заклокотало, он согнулся пополам, его снова тошнило, но на этот раз уже его собственной кровью. Вслед за кровавым потоком из его глотки наконец вырвался крик, острый, как кривой охотничий нож, и ему показалось, что он сам себя режет этим криком - снимает шкуру, вырезает глаза, вырывает зубы.
Шкура зверя шагнула вперед, распахиваясь, и крик охотника утонул в пахнущей землей, кровью и шерстью пустоте.
Снятая кожа охотника осталась лежать на земле, раздробленные зубы затерялись в траве вокруг нее, один глаз лежал рядом, а второй укатился куда-то за палатку.